Не только в России, но и в Израиле имя Якова Матвеевича Бернштейн-Когана (1859–1929) известно сегодня только специалистам, занимающимся историей сионистского движения (хотя одна из улиц Тель-Авива и носит его имя). Между тем, в конце XIX века этот бессарабский врач был одним из лидеров сначала палестинофилов («Ховевей Цион»), а затем и русских сионистов. В августе 1897 года он принял участие в первом сионистском конгрессе в Базеле, где был избран уполномоченным по созданию сионистских организаций в России, а вернувшись в Россию, возглавил так называемое «Почтовое бюро» («Мишкат ха-Доар») в Кишиневе, осуществлявшее связь между сионистскими организациями в различных городах России.
К Теодору Герцлю, основоположнику сионизма, Бернштейн-Коган до конца своих дней относился с величайшим уважением. Тем не менее, в 1901 году именно он возглавил так называемую Демократическую фракцию в сионистском движении, оппозиционную Герцлю (демократы, в частности, настаивали на активной культурно-просветительской работе, чего Герцль не хотел, дабы не раздражать ортодоксов), и стал одним из главных противников предложенного Герцлем (и даже принятого, причем голосами религиозных сионистов!) плана еврейской колонизации Уганды.
Мемуары Бернштейна-Когана, вышедшие в 2021 году в издательстве Михаила Гринберга, в первую очередь посвящены сионистской деятельности автора: созданию организации «Ховевей Цион», участию в сионистских конгрессах, повседневной практической работе. Однако сионизмом воспоминания не ограничиваются. Есть здесь и рассказ о еврейском детстве, и эпизоды участия в русском подполье, и даже рассказ о том, как Бернштейн-Коган стал депутатом Учредительного собрания, победив на выборах бывшего кишиневского епископа!
Значительный раздел воспоминаний посвящен страшному кишиневскому погрому 1903 года — поскольку автор сначала стал очевидцем кровавой трагедии, а затем ездил с ходатайством в Петербург, где встречался с первыми лицами государства, министрами Плеве и Витте, и даже с влиятельнейшим консервативным журналистом того времени князем Мещерским, имевшим твердую репутацию юдофоба:
Я стал пластично, мазками рисовать всю картину погромов, всю гнусную подготовку их и преднамеренный обман и попустительство… Около 45 минут длился мой доклад. Князь сидел, вскакивал, кричал и все время махал руками и ворчал. Когда я кончил, он заявил мне, ударив кулаком по бильярду: «Я не я буду, если не выведу всю эту мразь на чистую воду. Приходите завтра вечером ко мне на чашку чаю, у меня будет цвет петербургской чиновной аристократии, и вы им повторите свой рассказ». Я поблагодарил и передал князю, что я был уже у Плеве и Витте. «Напрасно, напрасно, ведь Плеве готов вас всех съесть живьем, утопить вас в крови революции, а Витте… Витте, ведь это — форменная проститутка. Никто его у нас иначе и не называет. И торгует эта б… и спереди, и сзади. У государя и в Совете он — консерватор, а в Министерстве финансов и в винных откупах он — даже С-Д-К. Там он душит свой передок. Ха-ха-ха. Ха-ха-ха. Нет, не ходите вы к ним. Я — князь Мещерский, я имею к царю-батюшке вход, когда мне угодно, и я ему один режу в глаза всю правду. Он знает разницу между мною и проститутками, которые его окружают».
Впрочем, воспоминаний, в том числе еврейских, о российский жизни накануне, во время и сразу после революции на сегодняшний день издано много. А вот о том, как жили евреи в тогдашней Палестине, русскоязычный читатель знает гораздо меньше. Поэтому многих читателей, несомненно, в первую очередь заинтересуют «палестинские» главы воспоминаний (Бернштейн-Коган долго жил и работал в Святой земле). Например, отчет об открытии Еврейского университета в Иерусалиме. Или рассказ о легендарной семье Дубровиных, русских земледельцах, принявших иудаизм и уехавших в Палестину (прямо скажем, гораздо менее «гламурный», чем то, что обычно рассказывают про них израильские гиды).
В целом отношение евреев к герам было несравненно хуже отношения геров к евреям. Так, например, геры добивались как чести браков с евреями, давали большое приданое, если могли заполучить худосочного ешиве-бохера своим русым дочкам-красавицам в мужья, а евреи считали для себя такие браки мезальянсом. Братья Матвеевы, например, сосватали свою сестру-вдову в жены одному еврейскому портному из Тиверии, бедняку и пьянице, лишь за то, что он слыл еврейским грамотеем. И несчастна же была потом их сестра: муж пил без просыпу и нещадно бил свою герку-жену.
Ну и отдельно производят впечатление некоторые эпизоды, подчеркивающие накал тогдашней идеологической борьбы (который нам сегодня бывает трудно представить). Например, фантастическая история о том, как по настоянию раввинов отретушировали фотографию участников конференции палестинофилов — пририсовали всем вольнодумцам шляпы, чтобы других участников, раввинов, не обвинили, что они якшаются с безбожниками.
Воспоминания Бернштейна-Когана предваряет предисловие Зои Копельман, ведущего русскоязычного специалиста по еврейской литературе, а также очерк Шая Агнона. Так что у читателей будет возможность не только узнать много нового и интересного, но и насладиться прежде не переводившимся на русский язык текстом единственного израильского писателя, удостоившегося Нобелевской премии.
