У первых хасидских цадиков (например, легендарных Леви-Ицхака из Бердичева или Шпольского деда) обычно не было наследников и преемников. Хасиды собирались вокруг харизматичного наставника, а после его смерти — разбредались кто куда в поисках новых лидеров и учителей.
В начале XIX века ситуация понемногу начинает меняться. К примеру, когда в 1813 году скончался первый глава Хабада, рабби Шнеур-Залман из Ляд, его официальным наследником и преемником стал один из сыновей, рабби Дов-Бер, которому удалось удержать большую часть последователей отца (небольшая группа откололась и присоединилась к ученику рабби Шнеура-Залмана, Аарону из Староселья, создавшему свой хасидский двор — который, впрочем, быстро захирел). Впоследствии этому примеру начали следовать и другие наставники: после смерти цадика его преемником становился ближайший родственник (сын, брат, зять…) или, в крайнем случае, ученик, так что в результате появились целые хасидские династии.
Едва ли не единственным исключением стал брацлавский хасидизм. После смерти харизматичного рабби Нахмана из Брацлава (1772, Меджибож, – 1810, Умань) его последователи не разбрелись по другим цадикам, но и не стали выбирать нового лидера, заявив, что остаются хасидами своего умершего наставника. В результате их стали называть «мертвыми хасидами».
Как и почему это произошло? Судя по всему, возникновением этого уникального (по крайней мере, до кончины седьмого Любавичского Ребе) хасидского течения мы обязаны одному человеку — ученику рабби Нахмана реб Носону (Натану) Штернгарцу, герою монографии Хаима Кремера, русский перевод которой недавно увидел свет в Иерусалиме.
Обладавший глубокими познаниями в Торе, лидерскими качествами и несомненной харизмой, реб Носон, бывший секретарь рабби Нахмана, при желании, скорее всего, мог бы и сам стать цадиком. Однако он никогда к этому не стремился и посвятил свою жизнь сохранению наследия и «двора» своего наставника.
Дело это оказалось крайне нелегким. После смерти рабби Нахмана его, теоретически, могли бы заменить его «книги» — однако большая часть текстов цадика к тому времени оставалась неизданной. Поэтому значительную часть своей жизни реб Носон занимался редактированием и публикацией наследия своего наставника (что было связано с многочисленными трудностями, финансовыми и не только), а затем — изучением, комментированием и популяризацией этих книг. Как показал Кремер, фактически все, что мы знаем сегодня об учении рабби Нахмана, мы знаем благодаря Штернгарцу.
Далее, хасидам нужно было место, где они могли бы спокойно собираться. Таким местом стал клойз («молельня») в Умани — первая брацлавская синагога, построенная по инициативе реб Носона, лично собиравшего деньги для этого проекта.
И, наконец, именно реб Носону принадлежит честь создания едва ли не важнейшей из брацлавских религиозных практик — паломничества на могилу рабби Нахмана в Умани, прежде всего, на праздник Рош ѓа-Шана (еврейский новый год).
При этом, как пишет Кремер, Штернгарцу приходилось преодолевать не только объективные трудности (например, финансовые), но и ожесточенное сопротивление некоторых хасидских цадиков, буквально объявивших войну последователям рабби Нахмана (и причины этого конфликта неочевидны). Брацлавских хасидов избивали на улицах и подвергали бойкоту, сам реб Носон несколько раз подвергался нападению, и даже, по доносу евреев-недоброжелателей, просидел некоторое время в русской тюрьме.
Разумеется, «по сравнению с мировой революцией» достижения Носона Штернгарца выглядят весьма скромно: брацлавский хасидизм был одним из самых бедных и малочисленных, построенная им синагога смотрится невзрачной молельней, книги рабби Нахмана долгое время мало кого интересовали. Тем не менее, пишет Кремер, Штернгарцу удалось сохранить искру, из которой разгорится пламя брацлавского возрождения нашего времени, с многотысячными паломничествами в Умань и гигантскими тиражами «Сказок» и других произведений рабби Нахмана.
Поскольку Хаим Кремер — брацлавский хасид, его книга, несомненно, пристрастна. Тем не менее, это именно биография, а не агиография, созданная с привлечением многочисленных источников, прежде всего «внутренних» (краткий обзор этих источников является еще одним достоинством монографии).
Единственное, о чем стоит пожалеть, что в своем исследовании Кремер совершенно не пользовался архивами (все еще недоступными во время работы над книгой). Возможно, этот пробел восполнит следующее поколение историков, которое, благодаря этой монографии, будет лучше понимать, где и что искать.
