В 2023 году на экраны вышел фильм поляка Михала Квечиньского «Филип», основанный на одноименном полуавтобиографическом романе писателя и журналиста Леопольда Тырманда — о том, как по поддельным документам он работал в Третьем Рейхе официантом.
Варшава, 1941 год. В узком пространстве гетто жизнь спрессована в единый ком со смертью. Рядом — играющие, торгующие, молящиеся. В подъезде деловито обирают чей-то труп. Вермахтовцы идут по чью-то душу. «Адонай Элоѓэйну Адонай эхад» смешивается с «Вайтер, вайтер!» Замечать это не принято: выжившие идут мимо, обсуждая кофейный бизнес, перспективы брака — словно есть у них какие-то перспективы. Жениться собираются Филип (Эрик Кульм-младший) и Сара (Майя Шопа), молодые, гибкие, полные надежд. Они артисты здешнего кабаре, умеют бить чечетку, и им будто легче, танцуя, перескочить через пропасть. Нет: прямо на представление врываются вермахтовцы. Автоматные очереди, и Сары больше нет, и жизни прежней больше нет. А сам Фил выжил благодаря почти непристойному гэгу, будто залетевшему из чаплинского фильма: штаны, полученные в наследство от какого-то мертвеца, были велики и упали прямо в разгар номера. Пришлось отскочить за сцену, и пока натягивал их — пули пролетели мимо.
На экране — название картины — крупными буквами «FiLIP»: готический торжественный шрифт, триумф воли... Но буква «i», если приглядеться, — будто проваленная, просевшая, поддельная.
Это — новая жизнь Филипа. Через два года он, с поддельными документами — во Франкфурте-на-Майне. С набриолиненными волосами, затянутый в строгий фрак официанта в ресторане при шикарном отеле «Колизей», где останавливаются нацистские шишки. Конечно, все официанты, как их рекомендует метрдотель — «первоклассные, из захваченной Европы»: все немецкие мужчины на войне. Филип теперь по документам — Фил, француз. Французов немцы терпят, хоть и недолюбливают. Фил в ответ тоже не стесняется: ворует дорогие вина из кладовой, с удовольствием плюет гостям в кофе, прежде чем подать его на стол. Этому с оттягом, от души, а тому поменьше: «Айслер — хороший человек». А еще ходит с коллегой, бельгийцем Пьером (Виктор Метеле) к бассейну, клеить там скучающих немок, чьи мужья на фронте, и мстить вот таким, наиболее глубинным что ли образом. Даже несмотря на то, что его может выдать обрезание.
Тут и опасность, и физическое удовольствие, пожалуй, перекрываются восторгом от того, что попраны святейшие уставы рейха: ведь наци-то фанатично трясутся именно над чистотой немецкой крови. Коитус с евреем — худшее святотатство, прямо запрещенное нюрнбергскими расовыми законами. И Филип, похожий на серьезную птицу, узколицый, с длинным носом, с тонкими, навечно трагически сложенными губами, восстанавливая суверенность своего тела, подрывает основы арийского бытия с особым наслаждением, прямо под носом у гитлеровской элиты.
«У тебя ужасное тело. Ты стареешь, седеешь, скоро к тебе никто не прикоснется» — с затаенным счастьем предрекает он фрау Эльзе (Кристин Детмерс), при этом не выпуская ее из объятий. А та слушает, завороженная, в ужасе и смертном экстазе. «Потому что немцев не останется. Они не вернутся с фронта. Твой муж умрет в этой вонючей Польше. Когда-нибудь его труп найдут в канаве, скажут: “еще один немец” — и пойдут дальше. Это мог быть твой последний раз».
И даже когда Филип встречает самую чистую, самую невинную из всех немок — Лизу (Кэролайн Хартиг) — он делает ее предметом спора с Пьером. «Влюблю ее в себя до безумия. Станет моей шлюхой. Потом использую, выброшу как мусор». Всерьез ли это? Он и сам не знает до последнего момента.
Еврей, оказавшийся в самом сердце нацистского режима, растворившийся в нем, ставший его тенью и выживший — сюжет не то чтобы новый: незадолго до «Филипа» вышел «Фальсификатор» Мэгги Перрен, с похожей историей, снятый по реальным событиям. (DADADA.live писал о нем). «Филип» же снят по роману Леопольда Тырманда, который также положил в основу собственный опыт. Причем нелегальная жизнь в Рейхе — только часть его похождений. До этого он успел поучиться в Париже, вернуться в Варшаву перед войной, бежать в советский Вильнюс, поработать там в «Комсомольской правде», угодить под арест за антисоветскую деятельность, спастись из разбомбленного железнодорожного состава… Поработав в Германии не только официантом, но и переводчиком, железнодорожным рабочим, моряком, он попытался добраться до нейтральной Швеции, но был схвачен и помещен в концлагерь. Однако выжил, вновь работал в Варшаве, эмигрировал в Америку, работал в New Yorker, преподавал в Колумбийском университете… Английский он выучил с нуля — у Тырманда была невероятная способность к языкам, что и дало ему возможность так прекрасно сойти за француза.
Биографии Тырманда — архитектора, энтузиаста джаза, журналиста, писателя — хватило бы на целый сериал, ну или на насыщенный байопик. Роман его, написанный куда позже, — уже многократно продистилированная рефлексия, переработка собственного опыта в этакий плутовской роман на фоне кровавого гранд-гиньоля. Однако режиссер Михал Квечиньский сильно аскетизировал сюжет. Франкфурт здесь подчеркнуто веселенький, летний, с яркими свастиками, отдыхающими у бассейна; молодежь развлекается и слушает запрещенный джаз на тайных вечеринках; отель — по-немецки обстоятельный, роскошный, позолоченные завитки, мягкие кресла, залитые густой полутенью переходы и коридоры, по которым нервно кружит камера. На «арене» этого «Колизея» разворачивается сразу несколько сюжетов. Фил, несмотря на вроде бы привилегированное положение, планирует сбежать от всего этого: долгосрочная игра тут неизбежно обречена на провал. Вместе со старыми варшавскими знакомыми Фила в фильме появляется еще и шпионская арка. Возникает какой-то демонический до карикатуры штурмбанфюрер Баумюллер (Габриэль Рааб), больше похожий на Ганса Ланду из «Бесславных ублюдков», чем на живого человека — все развивается вовсе не в рамках той психологической драмы, которую Квечиньский пообещал вначале.
Все это вместе не то чтоб помогает сюжету напрямую двигаться к концу — он начинает кружить, дробиться на несколько параллельных кусков, которые не пересекаются и в общем-то все сами по себе не слишком обязательны. Очень может быть, что они даже излишни. Но с другой стороны, они подсвечивают сердце фильма, разительно от них отличное. Несколько раз Филип оказывается один, словно во сне — обнаженный, не то в пустом вестибюле отеля, не то в каком-то другом пространстве, внутреннем. И яростно, до изнеможения, бегает кругами, корчится, кружится, боксирует с тенью, бьется о стены. Этим интермедиям не дается никакого объяснения, это не часть сюжета или реалистического повествования — чистый танец травмы в тюрьме своего тела, в гробу своей жизни, в самом глухом подполье.
Кульминация фильма — снова танец, в зале того же отеля, только тут отплясывают какой-то данс-макабр под запрещенный джаз все арийские бестии, и танец этот похож на предсмертные конвульсии. Они и вправду умрут через несколько секунд — Филип совершил свою идеальную месть (нереальную, как во сне, как у того же Тарантино), раздобыв пистолет и изрешетив их с балкона пулями. Точно, как в начале — когда расстреляли кабаре в гетто. Иллюзия рассыпается, и здесь делать больше нечего. На вокзале два указателя разделяют толпу. Одни, и с ними Филип — в Париж, который уже вот-вот будет освобожден. Другие, их куда больше, под ритмичный топот сапог и строевую песню — на фронт и во тьму финальных титров.
