Вышла в свет книга израильского историка Хаима Бен Яакова «Чемодан, вокзал, Израиль: к истории антисемитизма в СССР». Вроде бы: зачем нужна еще одна книга об антисемитизме в СССР после всего уже написанного на эту тему? На презентации в тель-авивском музее АНУ Бен Яаков, отвечая на этот неизбежно возникающий вопрос, сослался на свой разговор с ведущим исследователем еврейской политики советских властей Геннадием Костырченко: мол, академические труды мало кто читает, а потому хорошо бы изложить все это в более «популярной» форме.
Для заинтересованного читателя-неисторика книга Бен Яакова, конечно, доступнее, чем монографии Костырченко. И все же собранием популярных очерков ее тоже не назовешь. Достаточно сказать, что в ней сотни сносок, на иных страницах подстрочные примечания занимают едва ли не больше места, чем основной текст.
Итак, перед нами не популяризация — по крайней мере, не вполне популяризация. Но и не первооткрывательский труд, вводящий в научный оборот новые факты и источники, — практически все цитируемые документы были опубликованы ранее, о чем в предисловии пишет и сам автор. Тогда в чем же оправдание существования этой книги? Есть ли у нее вообще raison d'être?
На мой взгляд, безусловно. В книге есть внятная концептуальная рамка и ряд интересных и важных наблюдений, позволяющих понять некоторые вещи, в том числе вновь ставшие актуальными в самое последнее время.
Сначала о рамке. Советский антисемитизм автор осмысляет через феномен двойной лояльности (так называют предполагаемую или реальную преданность еврея одновременно стране своего гражданства и Государству Израиль либо «мировому еврейству»). Поэтому книга и начинается с описания сталинских послевоенных кампаний: уничтожения Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), борьбы с «космополитизмом», «дела врачей». Ведь в такой оптике политический антисемитизм в СССР неразрывно связан с возникновением Государства Израиль. У группы советских граждан появилась точка притяжения за рубежом, и параноидально подозрительная советская власть не могла на это не отреагировать в присущей ей манере — вспомним польскую операцию НКВД или репрессии против корейцев времен «большого террора» (1937–1938).
Второе ключевое событие для истории взаимоотношений государства с советскими гражданами еврейской национальности — Шестидневная война (1967), разрыв дипотношений с Израилем, подъем национального самосознания в еврейской среде, начало относительно массовой эмиграции в Израиль. Собственно, вокруг этих двух периодов — 1947–1953 и конец 1960-х – начало 1970-х — и строится в основном повествование Бен Яакова.
Работает ли такая логика, возможно ли рассматривать приливы и отливы государственного антисемитизма в СССР через призму страха двойной лояльности? В целом этот взгляд кажется вполне убедительным. Тем более, что автор не абсолютизирует свой подход и не отвергает возможность других интерпретаций. Так, он признает, что создание Израиля, приезд посла Голды Меир в Москву в сентябре 1948 года и нескрываемый энтузиазм советских евреев по этому поводу, вероятно, стали лишь триггером, ускорителем тех процессов, которые зародились раньше.
Отдельно хочется отметить замечательное название первой главы, посвященной ЕАК. «Пресекать в корне всякое нытье и хныканье» — это цитата из текста журналиста Шахно Эпштейна, которого автор называет «“недреманным оком” госбезопасности» в ЕАК. Выбор, на первый взгляд, не самый очевидный, но позволяющий взглянуть на деятельность ЕАК более объемно и вводящий историю комитета в контекст советской культуры того времени, когда любая трагедия, даже такая, как Холокост, могла быть только «оптимистической».
Впрочем, ключом к книге мне кажется другая цитата. Говоря о хрущевской кампании по борьбе с «расхитителями социалистической собственности», Бен Яаков цитирует статью из газеты «Труд» от 16 января 1962 года: «На скамье подсудимых из всей гоп-компании меламедов, рабиновичей, зисмановичей и других таких же, выделяется один. У него картавая речь, крысиная физиономия, горбатый нос, один глаз косит, взгляд вороватый — это Арон, кто же еще?!»
Были ли экономические процессы 1960-х антисемитскими сами по себе? На этот счет у историков нет единого мнения. Московский адвокат, а затем иерусалимский исследователь советского права Евгения Эвельсон в своей знаменитой монографии 1986 года дает на этот вопрос утвердительный ответ, тогда как трактовка уже упоминавшегося Геннадия Костырченко значительно более сдержанная. Но если о процессах как таковых историки спорят, то их публичная репрезентация вполне однозначна. И статья из «Труда», и другие ей подобные — это несомненный пример антисемитской риторики в самом незамутненном виде.
И вот тут мы подходим к самому интересному. Кампания по борьбе с двойной лояльностью советских евреев была по-своему рациональна и прагматична, хотя, конечно, эта рациональность была густо перемешана с той параноидальностью, которая лежала в основании советских репрессий сталинского периода. Но риторическое и художественное оформление воскрешало самые очевидные антисемитские стереотипы. И то сказать: как не посмеяться над именами Пиня и Сруль, как нарисовать карикатуру на безродных космополитов без носов с горбинкой, глаз навыкате, косматых бровей. В результате то же «дело врачей» обернулось очередной реинкарнацией средневековых легенд про евреев-отравителей колодцев и распространителей чумы.
Или вот, скажем, в советской антиизраильской пропаганде шла постоянная борьба нескольких «школ». Однако если современный читатель, не посвященный в эти тонкости, возьмется читать агитброшюры 1960–1970-х, заметит ли он разницу между респектабельным писателем, евреем-антисионистом Цезарем Солодарем и откровенными публицистами-антисемитами вроде Льва Корнеева и Евгения Евсеева, от статей и книг которых время от времени хваталась за голову даже ко всему привычная советская власть?
Но ведь во многом по тем же законам живет и современный антиизраильский дискурс. Идеологическая высоколобая израилефобия, настоянная на теориях классиков левой мысли от Карла Маркса до Джудит Батлер, то и дело заходит на ту территорию, по которой до сих пор бродят неприкаянные тени антидрейфусаров и обвинителей Бейлиса. В итоге нередко получается нечто антисионистское по исходному замыслу, но антисемитское по содержанию.
Заканчивается книга Бен Яакова очерком современной российской политики по отношению к евреям и Израилю. Здесь и глупости Лаврова, и специфический юмор Путина, и интервью Романа Силантьева — «эксперта», помогавшего посадить Евгению Беркович: «Я уже не первый раз наблюдаю, что евреи активно за ваххабитов выступают, такое ощущение, что назло русским. У нас есть целая группа евреев, которые вступили в эту организацию и там благополучно скончались». На мой взгляд, в этом ряду не хватает хотя бы краткого рассказа о манипуляциях памятью о Холокосте и самим этим термином, которые так любит российский МИД и его рупор Мария Захарова. Но в пунктирном изложении всего не охватишь.
Важнее, что Бен Яаков позволяет проследить, как риторические приемы в разговоре о евреях переживают и вождей, и даже политические режимы. Можно искренне считать себя юдофилом, дружить с евреями и сохранять благодарную подростковую память о первом тренере по дзюдо Анатолии Семеновиче — и все равно «анекдот про абрамчиков» в какой-то момент проснется в памяти и определит не только стиль твоих речей, но и логику твоего поведения. Архаично-обывательское прочнее и сильнее прагматически-политического — в этом едва ли не главный вывод, который может сделать читатель из книги Хаима Бен Яакова.
