Представлять читателям Самуила Яковлевича Маршака, полагаю, нет никакой необходимости: на его книгах по-прежнему растут все новые поколения русскоязычных детей, как в России, так и в других странах.
Еврейские «верительные грамоты» Маршака тоже никаких сомнений не вызывают. И дело тут, разумеется, не в юношеском увлечении сионизмом — мало ли какие увлечения бывают в юности. Просто, в отличие от многих своих коллег, Маршак до конца своих дней подписывался своей фамилией, именем и отчеством; в мемуарах без нажима, но честно рассказал о своих еврейских корнях; и, наконец, время от времени, не афишируя, принимал участие в различных еврейских проектах:
В конце 1945-го и в начале 1946 года, когда началась организация, конечно, нелегальная и конспиративная, переправки этих детей через Кенигсберг (Калининград) в Польшу, а оттуда в Израиль (тогда еще Палестина)… Маршак вновь прислал для этих целей большую сумму денег. Он сам занимался сбором средств у своих близких и проверенных людей… он получал на эти цели деньги от генерала Красной армии Сладкевича, академика Невязежского, а также от писателя Твардовского.
Маршак знал о существовании каунасского, ошмянского и шауляйского гетто и о зверствах, в них творившихся. Чуть ли не в первые дни освобождения Литвы к Маршаку попали стихи идишистского поэта Хитина из Прибалтики. Это был трагический, поэтический дневник шауляйского гетто, в котором особо жестоко расправлялись с детьми. Об этом Хитин рассказал в маленькой поэме «Домик в Литве». Перевод ее Маршак сделал вскоре после войны. Он понимал, что эти его переводы едва ли увидят свет на родине. И согласился на их публикацию в сборнике «Песни гетто», изданном в Нью-Йорке в 1948 году.
Однако в первую очередь Самуил Яковлевич был, разумеется, русским литератором. И его биографу Матвею Гейзеру (перу которого также принадлежат биографии С. Михоэлса, З. Гердта и Л. Утесова) было важно показать, что Маршак это не только «Детки в клетке» или «Глупый маленький мышонок» — хотя его заслуги как детского писателя и организатора детской советской литературы несомненны — но и полноправный участник большой русской литературы. Поэтому, к примеру, немалая часть книги посвящена Маршаку-переводчику — Самуил Яковлевич переводил Шекспира, Байрона, Киплинга, Гейне…
Юдифь Яковлевна когда-то сказала мне: «Брат так мечтал перевести „Еврейские мелодии“ Гейне, если не полностью, то хотя бы поэму об Иегуде бен Галеви. Самуил Яковлевич очень любил этого поэта и, кажется мне, читал его стихи в оригинале».
Значительная часть книги посвящена отношениям Маршака с коллегами по цеху — самыми разными, от генерального секретаря и председателя правления Союза писателей СССР Фадеева до Б. Пастернака, А. Ахматовой и И. Бродского. Последнему Самуил Яковлевич, используя свое положение и связи, пытался помочь, когда молодого поэта отдали под суд по обвинению в тунеядстве:
Однажды Лидия Корнеевна Чуковская пересказала Ахматовой разговор Маршака с директором Гослита В.А. Косолаповым. Последний, прочитав в «Правде» статью Маршака о Солженицыне, позвонил ему, чтобы выразить свое восхищение, а Маршак в трубку: «Да, Солженицын. Он в тех условиях остался человеком. А вот вы, Валерий Алексеевич… Что же это вы делаете? Молодого талантливого поэта преследуют мерзавцы. Они хотят представить его тунеядцем. А Бродский не только талантливый поэт — он замечательный переводчик. У вашего издательства с ним несколько договоров. Вы же, узнав о гонениях, приказали с ним договоры расторгнуть! Чтобы дать возможность мерзавцам судить его как бездельника, тунеядца. Хорошо это? Да ведь это же, Валерий Алексеевич, что выдернуть табуретку из-под ног человека, которого вешают».
Разумеется, Гейзер не пытается показать своего героя тайным диссидентом и борцом с режимом, и честно пишет, в том числе, о том, о чем потомки и почитатели Маршака, возможно, предпочли бы не вспоминать — об одах Сталину и его подручным («Темнел вдали крутой, высокий склон/Тот, за которым Сталин был рожден»); о стихах и открытых письмах, клеймящих империалистов, сионистов и всех тех, кого партия прикажет — в общем, четыре Сталинских и одну Ленинскую премию Самуил Яковлевич получил не только за литературный талант. Однако первым учеником Маршак никогда не был, насколько позволяли обстоятельства, старался вести себя порядочно (например, в 37-м хлопотал об арестованной писательнице Тамаре Григорьевне Габбе). Просто Самуил Яковлевич всегда принимал правила игры: до революции публиковал под псевдонимом доктор Фрикен стихотворные фельетоны в либеральных газетах; во время Гражданской войны, оказавшись на белом юге, клеймил в печати большевиков и даже лично Ленина (причем такими словами, что в 37-м за такое без разговоров поставили бы к стенке); ну а когда большевики победили…
В общем, доведись Маршаку жить при менее людоедском режиме, строк и поступков, которыми трудно гордиться, в его жизни наверняка было бы меньше. А вот литературный и поэтический талант никуда бы не делись, так что свое место на литературном олимпе он наверняка занял бы при любой власти.
