В конце XIX – первой половине XX веков (собственно, до того момента, как большая часть читателей погибла в огне Холокоста, а немалая часть авторов — в результате сталинских репрессий) литература на идиш находилась на подъеме. Достаточно сказать, что в довоенной Польше тиражи еврейских изданий соперничали с тиражами польских. Однако для большинства послевоенных русскоязычных читателей значительная часть этой литературы долгое время оставалась terra incognita — одних авторов не переводили и не издавали как «мистиков» и «клерикалов», других — как антисоветчиков, третьих — как «националистов»… Так что нельзя не поблагодарить московское издательство «Книжники», которое на протяжении вот уже многих лет старательно стирает с ментальной карты эти белые пятна. Благодаря «Книжникам» современный читатель открыл для себя творчество Дер Нистера, Опатошу, Моисея Кульбака, Исроэля-Иешуа Зингера (старшего брата единственного идишиста, удостоившегося Нобелевской премии)… И вот, наконец, пришла очередь Аврома Рейзена (1876–1953), которого в 1930-е годы в СССР переводили и издавали (благо автор придерживался левых взглядов), но с тех пор успели основательно забыть.
Уроженец белорусского Койданова, Рейзен дебютировал еще в России, где был замечен и “благословлен” тогдашними грандами идишистской литературы Шолом-Алейхемом и И.-Л. Перецом. Однако настоящая слава пришла к нему в Америке, куда писатель уехал в 1911 году.
Большую часть своих рассказов Рейзен публиковал в американских еврейских газетах (с которыми сотрудничали практически все писатели-идишисты, включая Шолом-Алейхема и Башевиса-Зингера — иначе идишистской литературой было просто не прокормиться). Возможно, именно это в какой-то степени определило творческую манеру писателя. В его рассказах речь почти всегда идет о «старой родине», однако это не описание того, что есть здесь и сейчас, но воспоминания о том, что было. Рассказчик или лирический герой — человек, который, подобно большинству читателей, давно покинул родное местечко и устроился на новом месте — и теперь, с теми же читателями, время от времени придается добродушным воспоминаниям о прошлой жизни.
Вот, например, рассказ «Опытная невеста». Молодая еврейка, выросшая в Америке, недавно обручилась и спрашивает у пожилой матери: «Мам, а сколько тебе было, когда твой “бой” тебе предложение сделал?» (Узнаете? Ну, разумеется — «Расскажи мне, няня, / Про ваши старые года: / Была ты влюблена тогда?». Впрочем, покажите мне тогдашнего еврейского писателя, не испытавшего влияния русской литературы.) И старушка, как и пушкинская няня, с улыбкой объясняет, что «в эти лета мы не слыхали про любовь»:
— Говоришь, “бой”… Смешно. У нас в местечке и слова‑то такого не знали, парней так и называли парнями. Хотя какая разница? Женихи — этот товар из другого города надо было привозить, как и остальные товары, которых у нас не хватало: свечи, пшеничную муку, рыбу… Когда девушке исполнялось восемнадцать, начинали ей жениха подыскивать.
Или другой рассказ. «Хозяин, интеллигент с еврейским лицом, грустно и в то же время иронично улыбнулся гостям — художникам и литераторам» — и объясняет им, а заодно и читателям, почему ничего не понимает в живописи:
Да и где я мог стать знатоком изобразительного искусства? Родом я, как и все мы, из маленького местечка. В доме у нас всегда было чисто, но обстановка — проще некуда. Голые стены, только на одной висела птица, которую моя сестра сама вышила синей, красной и желтой ниткой, а глаза — черной. Выглядела эта птица как неведомый зверь с рыбьим хвостом. Была, правда, еще картинка на восточной стене, тоже с двумя какими‑то животными, но она очень высоко висела, под самым потолком. Мы, дети, могли бы ее рассмотреть, только если на стол забраться, что было строго‑настрого запрещено. Но мы сходились на том, что это леопарды.
Рассказы Рейзена нередко стилизованы под воспоминания детства:
Теперь я взрослый человек, но когда‑то был маленьким мальчиком, и весь мой мир представлял собою маленькое местечко с шестью узкими улочками… В детстве я ненавидел трех человек, считал их своими заклятыми врагами…
Думаю, читателям это было близко: ведь многие из них уехали в Америку молодыми, других воспоминаний о «старой родине» у них и не было.
И еще один след американского влияния. Известно, что со временем воспоминания американских евреев о «старой родине» приобретали все более сентиментально-ностальгический оттенок. И Рейзен, в полном соответствии с этими настроениями, по возможности избегает слишком мрачных красок. Погромы, антисемитизм, нищета — все то, от чего евреи бежали в Америку — явно не его темы. О внутренних еврейских конфликтах — например, между набожными «отцами» и «детьми»-вольнодумцами, нередко заканчивавшихся рукоприкладством и проклятиями — он, если и пишет, то с доброй улыбкой — дескать, ничего, дело житейское, милые бранятся только тешатся.
Словом, реалистичное описание традиционного восточноевропейского еврейского быта — это явно не к Рейзену. Писатель — совсем не передвижник, его жанр — сентиментальная еврейская открытка, ставшая чрезвычайно популярной как раз в это время. Вместе с тем, в литературном таланте ему не откажешь, а выбранный им подход пользуется у евреев не меньшей, если не большей популярностью, чем суровая правда будней. Поэтому книга, несомненно, найдет своего читателя.
