В ходе своих революционных странствий известный эсеровский деятель Владимир Михайлович Зензинов как-то оказался в Могилеве-Подольском, где увидел такую картину:
Здесь, в Могилеве-Подольском, все это носило примитивный и наивный характер. В маленьком городе все хорошо знали друг друга — не только его семейное положение, род занятий, но и образ мыслей: всем было известно, что молодой Давид Рабинович был бундистом, старший сын раввина Кагана был меньшевиком социал-демократом, а его младший сын, горячий 18-летний Гриша, — убежденным социалистом-революционером и пламенным проповедником террора.
Сам Зензинов родился в Москве, в уважаемой купеческой семье с сибирскими корнями. (Позже именно в Сибири он достигнет пика своей политической карьеры, став членом «Сибирской директории» — временного всероссийского правительства, свергнутого Колчаком.) В гимназии он, правда, увлекался социалистическими идеями и даже издавал на пару с приятелем подпольный рукописный журнал, но все это вполне могло остаться юношескими увлечениями. И стал бы Владимир Михайлович почтенным коммерсантом, адвокатом или чиновником, но — поехал в Германию учиться в университете. А там — познакомился с двумя еврейскими юношами, тоже будущими эсерами — Абрамом Гоцем и Ильей Фондаминским. «И заверте» (©) — революционная пропаганда, членство в боевой организации, арест, ссылка, побег, комиссар Временного правительства, сибирская Директория, эмиграция — в общем, все сюжеты зензиновских мемуаров.
И буквально на каждом шагу Владимира Михайловича будут сопровождать евреи. Вступит он в боевую организацию — его непосредственным начальником будет легендарный провокатор Евно Азеф. Будет готовить теракт — одним из членов команды станет упомянутый выше Гоц, Нужно будет нелегально покинуть Россию — операцию провернут через евреев-контрабандистов:
И из Москвы, куда я доехал, пересев на другую железнодорожную линию, я взял направление прямо на запад. Сначала надо было еще заехать в Вильно, чтобы проверить адрес контрабандиста. Нужный мне адрес в Сувалках я нашел легко. В маленьком покосившемся набок домике меня встретил тщедушный человек, типичный по обличию еврейский фактор, занимавшийся всеми делами на свете, в том числе и контрабандой.
Он быстро ответил на условленный пароль и деловито сообщил, что такса за переход в Германию — 15 рублей, причем ничего вперед платить не надо: я вношу деньги в нашу партийную местную организацию в Сувалках, а при переходе границы отправляю письмо (условную открытку) в Сувалки. Деньги контрабандист получает уже после этого от нашей организации. Ясно и верно, как в Государственном банке!
Даже личная жизнь Зензинова отныне будет связана с евреями: в какой-то момент у него едва не случился роман с Амалией Гавронской, родственницей чайного короля Высоцкого, который лишь в самый последний момент был сорван благодаря вмешательству ее матери:
Не знаю, чем бы кончилась эта драматическая идиллия, если бы не вмешалась мать Амалии. Она безумно любила свою дочь, и ей тоже не трудно было догадаться, что означал мой приезд. Как человек строгих еврейских правил, она с ужасом думала о том, что может произойти, если в ее дочь влюбится "гой". И как человек очень простых нравов, в один прекрасный день она начисто потребовала от своей дочери, чтобы я немедленно уехал из Франценбада. В подкрепление своего требования она стала биться головой о стены.
(Убоявшись не то за мамину голову, не то за стены, Зензинов ретировался, и Амалия вышла замуж за другого эсера, хорошего еврейского мальчика Илью Фондаминского. Который позже, в эмиграции, увлечется православием, будет издавать христианско-демократический журнал «Новый град», станет участником Русского студенческого христианского движения (РСХД) и объединения «Православное дело», в конце жизни, в концлагере, примет крещение, а затем будет канонизирован!)
Разумеется, Зензинов не писал и не собирался писать книгу «Моя жизнь среди евреев». Просто такой уж была «демография» тогдашней революционной России, что иначе было никак.
Ну и в заключение — еще один сюжет, совершенно проходной для мемуаров Зензинова, но весьма актуальный в свете современных еврейских споров. Вспоминая о подготовке к покушению на Великого князя Сергея Александровича, мемуарист, среди прочего, пишет:
В последних числах декабря (1904 года) приехали из-за границы — из Гейдельберга — мои друзья: оба Фондаминских (Амалия и Илья) и Абрам Гоц. Абрам и Илья тоже вошли в нашу московскую организацию, но они были новичками и на меня смотрели как на опытного революционера (ведь я уже целый год состоял в Московском комитете нашей партии). Но даже им я не сказал ни слова о секретном свидании с Савинковым (Абрам тоже его знал лично по Женеве) и о предстоящем покушении на Сергея Александровича Боевой организации. Новый год, помню, мы встречали вместе в веселой и дружной компании.
А вот воспоминания о первом эсеровском съезде в финском городе Иматре:
На третий день съезда, 31 декабря вечером, когда, после закрытия вечернего заседания (обычно происходили два заседания в день — утреннее и вечернее), все собрались вместе в большой зале для встречи Нового года. Здесь был цвет нашей партии, ее наиболее видные и опытные работники, лучшие организаторы и ораторы.
В числе этих работников и организаторов были: выросший в религиозной еврейской семье Марк Вишняк; сын московского раввина Осип Минор; упомянутый выше Азеф, и другие евреи.
Полагаю, что в свете таких свидетельств вопрос о том, праздновали ли дореволюционные русские евреи Новый год, можно считать окончательно закрытым.
