В конце августа в Иерусалиме, в Национальной библиотеке Израиля прошел фестиваль документального кино Docu.Text. На прошлой неделе мы писали о музыкальном аккорде программы. Сегодня мы рассказываем о двух других важных, максимально непохожих, но удивительным образом дополняющих друг друга фильмах фестиваля.
Рав Овадья не нуждается в представлении израильтянам. Портрет этого мудреца в темных очках и тюрбане висит в каждой второй сефардской лавочке Израиля и безошибочно указывает на принадлежность ее хозяев к сефардам или мизрахи. Эпический, в двух частях, байопик об этом духовном и политическом лидере ортодоксального сектора, бывшем при этом в каком-то смысле и настоящей звездой популярной культуры (фрагменты субботних проповедей рава постоянно тиражировались СМИ и часто вызывали скандалы), дает стороннему наблюдателю уникальную возможность заглянуть внутрь социокультурных структур и институций, собственно и формирующих современную израильскую аутентичность.
Двумя ее столпами являются армия и религия. Сейчас коллизия между ними — в связи с проблемой призыва ультраортодоксов — вылилась на улицы и вновь, как это было перед 7 октября, раскалывает страну. Но док Офера Пинхасова, снятый для канала yes, может не только пролить свет на истинные причины этих разногласий, но и помочь взаимопониманию различных секторов израильского общества. Тем более что именно к этому и стремился всю жизнь его главный герой — со стороны харедим. Кроме того, фильм об Овадье Йосефе — это не только портрет, но и пейзаж. Масштабная картина влияния ортодоксального иудаизма на все сферы израильской жизни, от политики до светской публицистики, доходчиво объясняющая, почему десятки тысяч израильтян, ведущих совсем не ортодоксальный образ жизни, голосовали за партию ШАС, духовным лидером которой Овадья Йосеф был несколько десятилетий. А также — почему сейчас ШАС является полной противоположностью той партии дискриминируемого меньшинства, которой она была до своего политического триумфа в конце 90-х и начале нулевых (рекордное количество мест в Кнессете и, параллельно, первый коррупционный скандал с Арье Дери, приговоренным к 3 годам за взятки).
В некрологах раву в 2013 году израильская пресса писала, что в исторической перспективе память о ШАС сотрется, а Овадья Йосеф безусловно войдет в еврейскую историю. Но фильм как раз во многом фокусируется именно на партийных перипетиях в связи с историческими событиями: мир с Египтом (в обмен на Синай), вторая интифада, одностороннее размежевание 2005 года, сближение ШАС с ультраправыми (каханистами), коррупционные скандалы и разногласия внутри семьи (несколько сыновей рава Овадии ушли далеко в правый политический сектор, вызвав недовольство отца, сестры Адины бар Шалом и брата Авраама).
Фактически фильм показывает жизнь героя как историю непрерывной тяжелой борьбы. С одной стороны — с религиозными оппонентами. Вопросы практического применения законов Галахи в современной жизни стали причиной жесткого противостояния с другими сефардским раввинами (первую книгу рава Овадьи, которую он издал за свой счет скромным тиражом в 200 экземпляров, демонстративно сожгли у ворот синагоги) и другим духовным лидером, стоявшим у истоков ШАС, — главой общины литваков равом Элиэзером Менахемом Шахом.
С другой стороны — Овадья Йосеф постоянно боролся с засильем ашкеназского истеблишмента в религиозных и государственных институциях (члены семьи рава вспоминают вопиющие случаи издевательств госслужащих над религиозными сефардами в 50-х; в 70-е все это даже привело к появлению в Израиле филиала «Черных пантер», боровшихся с этническим неравенством слева и позже вошедших в коммунистический блок «Хадаш»). С третьей — с попытками разных сил (и светских, и ортодоксальных) разрушить внутри израильское единство. С четвертой — за мир. В пятых — за инклюзию (например, именно рав Овадья добился признания исповедующих неталмудический иудаизм эфиопских иудеев и караимов полноценными евреями).
В целом, не артикулированная прямо параллель с Мартином Лютером Кингом проводится тут более чем настойчиво. Из хроникальных фотографий, из фрагментов строго снятых — только на фоне книжных шкафов! — воспоминаний свидетелей тех или иных событий, из хроники яростной уличной политики (от выселения утопической Ямины на Синае до агрессивных митингов хейтеров, ливших кровь на порог дома Йосефов во время второй интифады или, скажем, принудительной ликвидации поселений в Гуш-Катифе) складывается картина удивительной, могущей кому-то показаться парадоксальной, мудрости и любви.
Строго стоявший на страже традиции и бескомпромиссный к попыткам реформировать иудаизм под нужды современности (например, он настоял на том, чтобы его дочь получила традиционную профессию швеи, а не шла изучать Тору — при этом из фильма мы узнаем о том, что он защищал ее же от сексистских нападок маленьких братьев, отсылавших девочек заниматься «женскими делами»), рав Овадья Йосеф прикладывал все усилия к тому, чтобы открывать, а не закрывать двери в религию для тех, кто не слишком уж силен в выполнении заповедей и позволяет себе съездить на футбол в Шабат. Применяя принцип «меньшего зла», он разрешал ученицам религиозных школ носить штаны (но запрещал парики), встретился с большим числом арабских лидеров, чем любой израильский премьер-министр, и поддерживал все мирные инициативы правительства — ровно до одностороннего размежевания с Газой, которое безусловно осудил («Я больше не вижу, с кем тут можно было бы договариваться о мире»).
На экране рав выглядит центром, столпом израильского общества, вокруг которого вращаются премьеры и внуки, репортеры и визитеры, от кого отдаляются бывшие соратники и к которому притягиваются самые неожиданные союзники. В фильме есть интереснейший фрагмент с записями телевыступлениий Адама Баруха, легендарной для израильских медиа фигуры, к помощи которого Овадья Йосеф прибег после очередного послешабатнего скандала, когда медиа растиражировали его фразу о том, что души жертв Холокоста в прошлых жизнях принадлежали грешникам. Эта констелляция второстепенных героев сама по себе может служить довольно ошеломляющей мини-энциклопедией полувека израильской истории, и жаль, что языковой барьер (вряд ли планируется субтитрование фильма хотя бы на английский), скорее всего, так и оставит ее закрытой для тех, чью картину мира она могла бы изменить.
Полная противоположность эзотерическому байопику о религиозном лидере — эта импрессионистская часовая зарисовка, посвященная приключениям гортанного «р» в разных языках и культурах. Израильские гортанные — почти непреодолимое препятствие для всякого ученика ульпана. Но кто сказал, что буква «рейш» должна произносится именно так, как придумали жители первых еврейских поселений? Чуткое ухо может услышать в уличном говоре или в израильских песнях разные «р» — и тот же рав Овадья, блестяще владевший высоким ивритом, произносил ее совсем не так, как Бен-Гурион (за что подвергался осмеянию со стороны депутатов-ашкеназов в Кнессете). Веселый фильм живущей во Франции документалистки Нурит Авив (начиная с середины 2000-х все ее фильмы посвящены исключительно разным социокультурным аспектам языков — иврита, идиша, жестового и т.д.) как бы раскрывает окно в мир различных народов и культур. Раскрывает буквально — мизансцены интервьюирования носителей разных языков и диалектов выстроены так, будто мы заглядываем в гости к героям и, слушая занимательные истории, можем разглядывать их полные всяких интересных деталей жилища.
Заранее заявив о своей синестезии, то есть способности видеть звук, Авив конструирует фильм как серию зарисовок, в которых историям того или иного звука «р» (или его отсутствия, как в креольском) волюнтаристски присвоены те или иные цвета. Впрочем, неочевидность такого хода немедленно забывается за многообразием этих историй: о том, как то или иное произношение «р» в норвежском диалекте маркирует происхождение человека с точностью до 40 км, и как отказ от акцента воспринимается норвежцами как катастрофическая потеря идентичности — в том числе и гендерной. Тут неожиданно возникает рифма с мужским «р» в североафриканских диалектах арабского. Трагикомические злоключения японцев, для которых овладение грассирующим французским предсталяет проблему едва ли не физиолоическую, смягчаются анекдотами о различного рода «шиболетах», мнимых и истинных. И все эти метаморфозы звука «р» в различных языках и культурах изящно и непринужденно увязываются с жизненными историями спикеров-рассказчиков, так или иначе переживших трансфер из одной звуковой модели в другую. Путешествие, как оказывается, шокирующее куда больше, чем смена климата, кухни и даже собственно языка.
