В 1929 году в Торонто в еврейской семье Гольдберг появился на свет мальчик. Его назвали Фрэнк Оуэн. Отец, Ирвинг Гольдберг, и сам родился уже в Канаде — его родители переехали туда из черты оседлости в Российской империи. Мама, Сэди Тельма Гольдберг, в девичестве Каплан, была родом из польской Лодзи: ее семья уехала в Новый свет, спасаясь от погромов. У Фрэнка было и еврейское имя, Эфраим, но так его называли только в синагоге.
В воспитании ребенка приняла большое участие бабушка, Лея Каплан. А у дедушки была скобяная лавка. Мальчик мог часами копаться там в товарах: гвоздях и гайках, инструментах и запчастях (позже он скажет, что так полюбил повседневные ремесленные материалы, которые широко использовал в архитектуре). Он играл с принесенными из лавки деревяшками и обломками жести и железа: строил из них на полу дома и целые кварталы с шоссе и мостами. Фантастические города он без устали рисовал в тетрадках. Мама утверждала, что ребенок творческий и нужно развивать его способности, но отец лишь посмеивался и называл сына маленьким мечтателем.
Бар-мицва прошла в небольшой ашкеназской синагоге в Торонто. Фрэнк-Эфраим был ею разочарован. «Я старался изо всех сил, учил наизусть отрывок из Торы, который должен был прочесть, — вспоминал он. — А потом, когда пытался говорить об этом с собравшимися, они вообще не поняли, о чем это я. Они пришли только поесть и выпить». Это стало его первым шагом к разочарованию в иудаизме.
В школе его пару раз били подростки-антисемиты. В университете преподаватели намекали, что для успешной карьеры лучше скрыть еврейское происхождение. В 25 лет, окончив архитектурный факультет Университета Южной Калифорнии (семья переехала в США в 1947-м) Фрэнк-Эфраим Оуэн Гольдберг объявил себя атеистом и сменил имя на то, под которым его узнал весь мир: Фрэнк Гери.
После первого университета он даже поступил в Гарвард, стал изучать городское планирование, но не окончил, повздорив с преподавателями: ушел на вольные хлеба. Сотрудничал с архитектурными бюро в Калифорнии. Получил несколько заказов на строительство частных домов, в основном от знакомых и знакомых знакомых. Уже тогда стало очевидно, что молодой архитектор не из простых: в его первых работах еще не было того полета и нарушения всех правил, которые принесут ему всемирную славу, но он уже сталкивал между собой линии стен и крыш и отказывался от прямых углов в пользу острых, и от стандартных вертикалей и горизонталей в пользу диагональных поверхностей.
Позже Гери признается в интервью, что ему всегда было тесно в рамках традиционной архитектуры. Ему претили стандарты, он не любил обычные для строительства формы — квадраты и прямоугольники, плоские поверхности. Ему хотелось выпустить объем на свободу. Чем дальше развивалась его карьера, тем больше он позволял себе дерзости: смело использовал яркие цвета, громоздил друг на друга объемы, пытался «поженить» прямые линии и прямые углы с круглыми и изгибистыми контурами, обнажал и даже ставил в центр композиции «скелет» здания — несущие балки.
В 1967 году Гери открыл в Лос-Анджелесе первое собственное архитектурное бюро. Там он много лет проектировал смелые здания, но настоящая карьера и творческая свобода пришли к нему в начале 1980-х. Модернистская архитектура с ее функциональностью и «квадратностью» погрязла в рутине стандартов и пережила очередную смерть. Людям хотелось нового, нестандартного. На сцену вышел постмодернизм с его смешением всего и вся, старого и современного, привычного и невиданного. Кто-то из архитекторов привносил в практику отсылки к иным векам, к классицизму и барокко. Кто-то включал в свою работу элементы зодчества разных цивилизаций: от Китая и Японии до доколумбовской Америки. А Фрэнк Гери пошел вразнос, не оглядываясь ни на какие традиции. Именно тогда он выработал свой, ни на что не похожий стиль.
Этот стиль — невероятное смешение всех возможных форм. Вместо ровных стен — изогнутые ленты, скомканная ткань, округлые «лепестки», из которых, как цветок из бутона, расцветает здание, игра объемов, некоторые из которых подвешены в воздухе, а некоторые перетекают один в другой. Вместо кирпича и бетона — нержавеющая сталь и титан. В 1985-м он начинает строить в Лос-Анджелесе здание рекламного агентства Chiat/Day в форме бинокля (над проектом поработал и известный художник Клас Ольденбург). В 1989-м в Вайле-на-Рейне в Германии — музей дизайна Vitra, который, начинаясь у земли вроде бы как обычное здание, растет вверх по диагонали, к нему прирастают винтовая лестница и пристроенные сверху «скворечники» из острых углов. В 1993-м — художественный музей Фредерика Вейсмана в Миннеаполисе: гигантскую абстрактную скульптуру, состоящую из насаженных друг на друга цилиндров и призм, которые при всей своей хаотичности сливаются в единую форму. Здание поначалу может казаться творением безумца — тем удивительнее, насколько удобно и рационально оно устроено внутри. В 1996-м — знаменитый «Танцующий дом» в Праге: покрытое стеклом здание на «ножках»-сваях как бы прислоняется, изгибаясь в «талии», к соседнему дому. Чехи называют эти два дома «Джинджер и Фред» в честь знаменитой голливудской пары танцовщиков Джинджер Роджерс и Фреда Астера. Стеклянная «Джинджер» — воздушная и гибкая, стоящий рядом «Фред» — более основательный, но благодаря оригинальному рисунку окон два дома рифмуются, словно сливаясь в танго или вальсе.
А в 1997 году Гери построил свой главный шедевр: здание филиала музея Гуггенхайма в баскском Бильбао. Фасад покрыт листами полированного титана, но листы расположены настолько свободно, что кажется, будто рука скульптора небрежно смяла их в кулаке и выбросила под жаркое испанское солнце сверкать, отражая вечно голубое небо. В форме здания кто-то видит корабль, кто-то — блестящую чешую рыбы (океан там недалеко). Внутренний двор музея Гери спроектировал в форме цветка. Всё строение поражает своей воздушностью, кажущейся невесомостью, какой-то инопланетностью. Внутри музей поделен на 19 галерей, десять из которых — классические, прямые, а девять — изогнутые, словно лианы. Несмотря на полет фантазии Гери, музей спроектирован очень практично и удобно для зрителей. Заказчики удивлялись, что такой «непослушный» архитектор сдал проект точно в срок. Гери отвечал, что разработал собственный метод управления проектами, в котором автор распоряжается всем и не позволяет вмешиваться в ход строительства ни политикам, ни бизнесменам.
Здание Гери в Бильбао стало великим даже не потому, что это выдающийся архитектурный проект. Оно изменило и сам город, и туризм в Испании, и взгляды всего мира на взаимосвязь культуры и экономики. Музей Гуггенхайма сильно рисковал, решив открыть свой филиал в Бильбао: это был заштатный портовый город, бедный, к тому же столица Страны басков, где были сильны сепаратистские настроения и город был небезопасным, туда не любили ездить. Музей должен был привлечь в город туристов — но оказалось, что гораздо больше туристов привлекает само изумительное здание. Люди со всего мира стали приезжать сотнями тысяч, именно чтобы посмотреть на это здание и сфотографироваться на его фоне. Из-за туристического бума в Бильбао, как грибы после дождя, начали появляться новые гостиницы, рестораны, экскурсионные бюро, новые маршруты транспорта. Город ожил, а власти многих других городов осознали, насколько хотя бы одна яркая современная достопримечательность может вдохнуть новую жизнь в те места, которые, казалось, уже забыты публикой.
После этого успеха Гери построил еще много зданий — одно другого невероятнее. Комплекс зданий «Новая таможня» на набережной Рейна в Дюссельдорфе (1998) по своей динамике похож на «Танцующий дом» в Праге, но немцы со свойственной им прямотой называют его «пьяные дома»: белоснежные корпуса словно шатаются и прижимаются друг к другу, как компания, вышедшая поздно вечером из пивнушки. Музей поп-культуры в Сиэтле (2000) — три неправильных стальных объема: белоснежный, пурпурно-красный и серебристый, скомканный, как конфетная обертка, причем сквозь здание проходит монорельсовая дорога, и ее пути тоже окружены гнутыми бетонными блоками, так что городской транспорт становится похож на взорванные землетрясением «американские горки». Концертный зал Уолта Диснея в Лос-Анджелесе (2003) не только снаружи, но и изнутри выглядит на первый взгляд как нагромождение, а на второй — как сложный и умный диалог пространств и поверхностей, которые накладываются друг на друга, оборачивают друг друга и создают некий кокон, сердцевину цветка, где для посетителей звучит музыка. Здание фонда Луи Виттон в Париже (2014) — сетчатое и воздушное, снаружи в нем нет ни одной цельной поверхности, все – словно крылья стрекозы, парящей над водой (перед зданием расположен бассейн), но внутри — тщательно продуманные выставочные галереи, лекционные залы и террасы для арт-инсталляций.
Гери пытался отойти от еврейских корней, но они не оставляли его, прорастали сквозь его творчество. В зрелом возрасте Гери совмещал в себе несколько идентичностей. Он был, конечно, американцем, а своим духовным предтечей считал великого американского архитектора (и тезку) Фрэнка Ллойда Райта — по совпадению, тот тоже построил вошедшее во все учебники здание музея Гуггенхайма, но не в Бильбао, а в Нью-Йорке, и так же, как Гери, отказался от функционалистской эстетики с ее упором на полезность и с прямыми линиями. Не забывал он и канадскую юность: прекрасно говорил на выученном в Канаде французском, как положено канадцу — обожал хоккей, и даже у себя в бюро создал фан-клуб болельщиков за канадские команды. История еврейства и антисемитизма иногда настигала Гери без спроса: так, когда он проектировал и строил здание банка DZ Bank в Берлине (2000), экскаватор, который рыл котлован, вскрыл ранее неизвестный подземный бункер¹. Гери и команда знали, что в нацистские времена где-то рядом была мастерская любимого архитектора Гитлера Альберта Шпеера, но не знали, что под землей есть помещения, которые могли принадлежать и ему. Бункер был нетронут, в нем на столе даже стояла посуда с уже окаменевшими объедками. Гери был потрясен тем, что в его работу «с того света» вмешался коллега, крупный архитектор, но в то же время соратник нацистов, истреблявших евреев.
Или, например, Гери признавал, что свои изогнутые, текучие формы он заимствует из природы. Его излюбленным мотивом были рыбы: и сама обтекаемая форма тела рыбы, и траектория ее плавания — не по прямой, а плавными виражами — были для Гери источником вдохновения. Металлические панели его зданий часто сравнивают с блестящей рыбьей чешуей. Этот источник он нашел в детстве: бабушка Лея брала внука с собой на рынок, где часто покупала живых карпов. Дома карпа отпускали в ванну, наполненную водой, и мальчик любил играть с плавающей рыбой. Но каждую пятницу карп загадочным образом исчезал, а на шабатнем столе появлялась бабушкина фирменная гефилте фиш. Маленький Фрэнк-Эфраим лишь через пару лет осознал связь между этими событиями, а до того считал рыбу волшебным существом, способным неожиданно исчезнуть. Вне архитектуры Гери работал как дизайнер, и рыбки — постоянные герои его работ, его любимые персонажи в дизайне всего, от мебели и свечей до бытовой техники. Он развивал и обосновывал свою любовь к ним: «Триста миллионов лет назад все мы были рыбами. Оглядывая историю человечества, почему мы останавливаемся на древних греках? Почему не заглядываем на триста миллионов лет назад? Я подумал об этом, начал рисовать рыб в блокноте, и решил, что что-то в этом есть».
В 2018 году Гери предложил проект для нового здания Всемирного еврейского музея в Тель-Авиве рядом с парком Яркон. Проект, к сожалению, не был осуществлен из-за финансовых трудностей музея, но для Гери он был важным этапом в осознании своего еврейства. Гери собирался построить несколько корпусов. Планируя их, он вспоминал, как дед читал ему Талмуд. Мальчик запомнил, что первое слово Талмуда, как говорил дед, — «лама?» («почему?»). Он вынес из этих чтений, что евреи — «почемучки». Любознательность, говорил он, лежит в основе еврейской культуры. «Она передалась и мне: даже когда я отошел от религии, я унаследовал ее философию. Философия — единственное в еврействе, чему я полностью привержен. Даже безотносительно веры и Б-га». Слово «лама?» («почему?») он хотел поместить над входом в одно из зданий будущего музея.
Фрэнк Гери умер в Санта-Монике в Калифорнии 5 декабря 2025 года. Ему было 96 лет. Он был бодр до последнего, смерти предшествовали лишь несколько дней простуды с насморком и кашлем. Он умер в своем доме во всех смыслах: дом, в котором он прожил десятилетия и умер, он построил сам по собственному проекту и это тоже шедевр.
¹ Ronald L. Nagel. Frank O. Gehry: Sculptor and Architect for the Twenty-first Century. Einstein Quarterly Journal of Biology and Medicine. 2002. Vol.19. P. 41-44.
